Неточные совпадения
К довершению этого, кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от матери затрещину; визжал борзой кобель, присев задом к
земле, по поводу
горячего кипятка, которым обкатил его, выглянувши из кухни, повар. Словом, все голосило и верещало невыносимо. Барин все видел и слышал. И только тогда, когда это делалось до такой степени несносно, что даже мешало барину ничем не заниматься, высылал он сказать, чтоб шумели потише.
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь
горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о
землю и задавил под собою всадника.
Он различал, что под тяжестью толпы
земля волнообразно зыблется, шарики голов подпрыгивают, точно зерна кофе на
горячей сковороде; в этих судорогах было что-то жуткое, а шум постепенно становился похожим на заунывное, но грозное пение неисчислимого хора.
Самгин высоко поднял его и швырнул прочь, на
землю, — он разбился на куски, и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно побежали вместе с ним, и хотя все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая с дороги, гнали вперед, — их становилось все больше, все они были
горячие, и Самгин задыхался в их безмолвной, бесшумной толпе.
Площадь наполнилась таким
горячим, оглушающим ревом, что у Самгина потемнело в глазах, и он почувствовал то же, что в Нижнем, — его как будто приподнимало с
земли.
Дым, тяжело и медленно поднимаясь от
земли, сливается с
горячим, влажным воздухом, низко над людями висит серое облако, дым напитан запахами болота и человечьего навоза.
— Козьма Иванов Семидубов, — сказал он, крепко сжимая
горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал людей такого облика, и почти всегда это были люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по
земле не спеша, осторожно, говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя одно и то же слово.
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на
земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль —
горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и
горячего дыхания губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на
землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться
горячим дыханием
земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Ибо ведь всю жизнь свою вспоминал неустанно, как продали его где-нибудь там в
горячей степи, у колодца, купцам, и как он, ломая руки, плакал и молил братьев не продавать его рабом в чужую
землю, и вот, увидя их после стольких лет, возлюбил их вновь безмерно, но томил их и мучил их, все любя.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой
горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на
землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
На реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от моря, есть теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно говоря, два ключа:
горячий и холодный. Оба они имеют выходы на дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со дна с шипением выделяется сероводород. Температура воды +28,1°; на поверхности
земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
От
горячих испарений, кроме источника, все заиндевело: камни, кусты лозняка и лежащий на
земле валежник покрылись причудливыми узорами, блестевшими на солнце, словно алмазы. К сожалению, из-за холода я не мог взять с собой воды для химического анализа.
Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на
земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними. Выпьешь поскорее
горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые.
Взошла луна. Ясная ночь глядела с неба на
землю. Свет месяца пробирался в глубину темного леса и ложился по сухой траве длинными полосами. На
земле, на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогоды. Сидя у огня, мы попивали
горячий чай и подтрунивали над гольдом.
Часов в 8 утра солнечные лучи прорвались сквозь тучи и стали играть в облаках тумана, освещая их своим золотистым светом. Глядя на эту картину, я мысленно перенесся в глубокое прошлое, когда над
горячей поверхностью
земли носились еще тяжелые испарения.
— Как его кричи! — сказал Дерсу. — Худой люди! — Он вскочил и вылил
горячую воду на
землю.
А Черевик, как будто облитый
горячим кипятком, схвативши на голову горшок вместо шапки, бросился к дверям и как полоумный бежал по улицам, не видя
земли под собою; одна усталость только заставила его уменьшить немного скорость бега.
Погляди на белые ноги мои: они много ходили; не по коврам только, по песку
горячему, по
земле сырой, по колючему терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не глядят от слез…
Кланялась до
земли, разгибала спину медленно и снова шептала всё
горячей и умиленнее...
Слова были знакомы, но славянские знаки не отвечали им: «
земля» походила на червяка, «глаголь» — на сутулого Григория, «я» — на бабушку со мною, а в дедушке было что-то общее со всеми буквами азбуки. Он долго гонял меня по алфавиту, спрашивая и в ряд и вразбивку; он заразил меня своей
горячей яростью, я тоже вспотел и кричал во всё горло. Это смешило его; хватаясь за грудь, кашляя, он мял книгу и хрипел...
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой
горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на
землю и буду целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
А деревья в саду шептались у нее над головой, ночь разгоралась огнями в синем небе и разливалась по
земле синею тьмой, и, вместе с тем, в душу молодой женщины лилась
горячая грусть от Иохимовых песен. Она все больше смирялась и все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и чистой, безыскусственной поэзии.
На другой день было как-то особенно душно и жарко. На западе толпились большие кучевые облака. Ослепительно яркое солнце перешло уже за полдень и изливало на
землю горячие лучи свои. Все живое попряталось от зноя. Властная истома погрузила всю природу в дремотное состояние. Кругом сделалось тихо — ни звука, и даже самый воздух сделался тяжелым и неподвижным.
В одно лето все течение Меледы с притоками сделалось неузнаваемым: лес везде вырублен,
земля изрыта, а вода текла взмученная и желтая, унося с собой последние следы
горячей промысловой работы.
Именно в этот момент точно из
земли вырос над Карачунским верховой; его обдало
горячее дыхание лошади, а в седле неподвижно сидел, свесившись на один бок по-киргизски, Кожин.
Рассказы его привели меня в восхищение и так
разгорячили мое воображение, что я даже по ночам бредил новою прекрасною
землею!
Мы шли и оба кричали, перебивая друг друга своими рассказами, даже останавливались иногда, ставили ведро на
землю и доканчивали какое-нибудь
горячее воспоминание: как тронуло наплавок, как его утащило, как упиралась или как сорвалась рыба; потом снова хватались за ведро и спешили домой.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой
земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке
горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Возникало и росло чувство духовной близости со всеми, рождалось новое сердце
земли, полное
горячим стремлением все понять, все объединить в себе.
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась
горячим влажным ртом к его губам и со сжатыми зубами, со стоном страсти прильнула к нему всем телом, от ног до груди. Ромашову почудилось, что черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а
земля поплыла в другую, и что время остановилось.
Жар так и окачивает сверху
горячей волной;
земля, покрытая коротенькой, опаленной травою, пылает; нестерпимый свет, словно золотистою дымкой, задернул окрестность, так что с трудом можно различать приметы.
Деньги, которые он давал мне, всегда были неприятно нагреты его
горячей рукой. Было ясно, что он — чахоточный и не жилец на
земле. Он знал это и говорил спокойным баском, закручивая острую черную бородку...
Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной рабой?
Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет
земля, мою душу примет небо».
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов,
земля — всё дышало мутным,
горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Дойдя до ограды собора, откуда было видно улицу и дом, где жила Горюшина, он остановился, сдерживая тревожное биение сердца, собираясь с мыслями. Жара истощала силы, наливая голову
горячим свинцом. Всё раскалялось, готовое растаять и разлиться по
земле серыми ручьями.
Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они в один голос, опрокинувшись на
землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина
горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся сидя, опираясь о пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
Страх, стыд и жалость к ней охватили его жаром и холодом; опустив голову, он тихонько пошёл к двери, но вдруг две тёплых руки оторвали его от
земли, он прижался щекою к
горячему телу, и в ухо ему полился умоляющий, виноватый шёпот...
Мучительная тревога за неё сжимала сердце, юноша ощущал
горячую сухость в горле, ему казалось, что из
земли в спину и в затылок ему врастают острые шипы, рвут тело.
Другие, также измученные жаром, полураздетые, кто полоскал белье в Тереке, кто вязал уздечку, кто лежал на
земле, мурлыкая песню, на
горячем песке берега.
И вот я упала на
землю перед ним и, охватив его колени, всё упрашивая его
горячими словами, свалила солдата на
землю.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем
горячее в туннеле, тем больше хворало и падало в
землю людей. И всё сильнее текли
горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе…
Нестор Игнатьевич освежил лицо, взял шляпу и вышел из дома в первый раз после похорон Даши. На бульваре он встретил m-lle Онучину, поклонился ей, подал руку, и они пошли за город. День был восхитительный.
Горячее итальянское солнце золотыми лучами освещало
землю, и на
земле все казалось счастливым и прекрасным под этим солнцем.
Во всех взглядах можно прочитать одну мысль — мысль о
земле, которая в такую
горячую вешнюю пору сиротеет где-нибудь за тысячу верст.
Горячая лошадь подбирает зад и прыгает с берега. Минута треска, стукотни и грохота, как будто все проваливается сквозь
землю. Что-то стукнуло, что-то застонало, что-то треснуло, лошадь чуть не сорвалась в реку, изломав тонкую загородку, но наконец воз установлен на качающемся и дрожащем пароме.
Дьякон взял гитару, которая постоянно лежала на
земле около стола, настроил ее и запел тихо, тонким голоском: «Отроцы семинарстии у кабака стояху…», но тотчас же замолк от жары, вытер со лба пот и взглянул вверх на синее
горячее небо. Самойленко задремал; от зноя, тишины и сладкой послеобеденной дремоты, которая быстро овладела всеми его членами, он ослабел и опьянел; руки его отвисли, глаза стали маленькими, голову потянуло на грудь. Он со слезливым умилением поглядел на фон Корена и дьякона и забормотал...
— Тащи выше! — было приказание Орленки, и в две минуты она поднялась от
земли на аршин… глаза ее налились кровью, стиснув зубы, она старалась удерживать невольные крики… палачи опять остановились, и Вадим сделал знак Орленке, который его тотчас понял. Солдатку разули; под ногами ее разложили кучку
горячих угольев… от жару и боли в ногах ее начались судороги — и она громко застонала, моля о пощаде.
Испуг Никиты растаял в
горячей печали, от неё у него мутилось в глазах, он спотыкался, как пьяный, хотелось лечь на
землю и отдохнуть; он тихонько попросил...
Было ещё рано, около полудня, но уже очень жарко; песок дороги и синь воздуха становились всё
горячее. К вечеру солнце напарило горы белых облаков, они медленно поплыли над краем
земли к востоку, сгущая духоту. Артамонов погулял в саду, вышел за ворота. Тихон мазал дёгтем петли ворот; заржавев во время весенних дождей, они скверно визжали.